Отражение удара - Страница 32

Воспоминание довершило дело: издав мучительный сдавленный звук, Сергей Дмитриевич подскочил, перегнулся через спинку скамьи, и его с чудовищной силой вывернуло наизнанку. Выкашливая остатки содержимого желудка, он почувствовал, как подошедший Стась осторожно постукивает его по спине ладонью.

— Спасибо, — прохрипел он. — Извини…

— Чего там — извини, — спокойно отозвался Яремский. — Не на колени же, в сторонку. Не пошла бормотушка. Бывает, е-н-ть.

— Не пошла, — выпрямляясь, хрипло согласился Шинкарев. — Надо водочки взять. Ты как?

— Водочки? — глубокомысленно переспросил каменщик и с сомнением посмотрел на него. — А ты не сложишься, Митрич?

— Сам не сложись, — огрызнулся Сергей Дмитриевич. — Ну, ты идешь, или я один?..

— Нет, Митрич, — вздохнул Стась, — одного тебя не пущу.

Он в три огромных глотка допил остатки, швырнул опустевшую бутылку в кусты и, хозяйственно завернув недоеденный сырок в забытый мастером носовой платок, заторопился за Шинкаревым, который, слегка покачиваясь, уходил по аллее сквера, держа курс на светившуюся неподалеку неоновую вывеску гастронома.

Глава 6

Был первый час ночи, но Иллариону не спалось — видимо, сказывался утренний сон. Забродов относился к подобным вещам философски даже в те времена, когда сон был на вес золота: никакой трагедии в ночном бодрствовании он не видел. Часом больше, часом меньше — какая разница? Организм не дурак, и загнать его насмерть довольно сложно — он все равно улучит момент и возьмет свое, так о чем беспокоиться?

Поскольку день все равно пропал, Илларион полностью посвятил его чтению, прервавшись лишь дважды: сначала к нему приходил майор, а потом привезли колеса для «лендровера». Установив колеса, знакомый автомеханик отправил помощника обратно в мастерскую, а сам сел за руль вездехода и погнал следом — закрашивать непечатную надпись на дверце.

Отложив Стивенсона, Забродов решил скоротать вечер в более солидной компании и завалился на диван, прихватив с собой «Критику чистого разума» Канта.

Почитав час, он почувствовал, что у него слипаются глаза, но для верности эффект следовало усилить, и он упорно продолжал читать, старательно тараща самопроизвольно закрывающиеся глаза и подавляя зевоту.

Здесь, по крайней мере, все было солидно и тяжеловесно, и в сухих отточенных периодах не усматривалось ни малейшего намека на окружавшие Иллариона повседневные реалии наподобие подозрительных милицейских майоров.

Илларион отчетливо видел, что возбудил у майора Гранкина самые мрачные подозрения относительно своей персоны, но склонен был плевать с высокой колокольни и на подозрения, и на самого майора. Он сочувствовал Гранкину: судя по всему, дело ему досталось гиблое, И помочь в раскрытии мог разве что случай. При всем своем сочувствии Илларион не собирался стать счастливым билетом для майора, чтобы взять на себя чужую вину. Он подумал, что информация по этому делу наверняка вот-вот ляжет на стол к полковнику Сорокину, если уже не легла, и криво усмехнулся: то-то обрадуется старый знакомый, увидев в отчете Гранкина знакомую фамилию!

Осененный внезапной мыслью, Забродов опустил тяжелый том и строго посмотрел на темное окно, словно ожидая увидеть там хитро улыбающегося Сорокина. Илларион не забыл манеру полковника незаметно впутывать его в расследование некоторых дел. Эта манера бесила бывшего инструктора: Сорокин вспоминал о нем в основном тогда, когда у милиции оказывались коротки руки, а смотреть на творящийся вокруг беспредел становилось невмоготу. Причем никто и никогда не просил Забродова о помощи: в один прекрасный день Илларион просыпался в самой гуще событий, участие в которых запросто могло окончиться для него весьма плачевно.

Возможно, подумал Илларион. Вполне возможно, что это опять сорокинские штучки… или штучки совместного производства — «Сорокин энд Мещеряков компани, анлимитэд». Не спится господам полковникам. Возможно, никакой скрипачки и на свете не было, а если и была, то ее смерть — просто часть какой-нибудь темной истории, в которой замешаны интересы больших людей. Тогда утренний визит майора, скорее всего, был просто первым ходом в затеянной неугомонными полковниками игре.

Илларион поморщился. Такие мысли нагоняли тоску. Он совсем не стремился снова бегать под пулями и совершать дурацкие подвиги, напоминавшие схватку Геракла с Лернейской гидрой, у которой, как известно, на месте отрубленной головы немедленно вырастали две новые. «Какого черта! — раздраженно подумал он. — Что они себе позволяют, эти черные полковники? Вот уж дудки. Надоели мне эти их гамбиты. Я вам не пешка, государи мои! Сами возитесь, если вам невтерпеж, а меня увольте…»

Нервы совсем расходились, и Илларион понял, что пора ложиться спать. Сна уже не было ни в одном глазу, но именно поэтому он аккуратно поставил Канта на полку, умылся, постелил постель и, юркнув под одеяло, выключил свет.

«Вот так, — подумал он, вытягиваясь на спине и закрывая глаза. — А теперь — спать. Тишина, покой и темнота. Я спокоен…»

Спокойствия не было и в помине. День, с самого утра пошедший наперекосяк, никак не желал заканчиваться, уходить в небытие. Неприятные и все до единого невыносимо глупые происшествия, которыми был наполнен этот пропащий день, теснились в памяти беспорядочной толпой: испачканная дверь, проколотые шины, ненужный и глупый визит к Репе и еще более глупая выходка с солью — тоже мне, Шерлок Холмец… О разговоре с майором и говорить не стоило. Зря я его дразнил, подумал Илларион. На кой черт он мне сдался? А теперь он к утру уговорит себя, что я и есть тот самый кровавый маньяк, которого он ищет. Если уже не уговорил…