Отражение удара - Страница 45

Вот поди ж ты: барменша, говоря по-русски, обыкновенная буфетчица… правда, это тоже не совсем по-русски, но ладно, суть от этого не меняется… так вот, барменша, а как умна! Манера речи, вкус… Правда, в гости все равно пришла в халате, но это уже детали».

В конце концов он махнул на все рукой, решив, что жизнь покажет, плотно позавтракал и, созвонившись с Пигулевским, отправился на Беговую.

Глава 8

Марат Иванович Пигулевский содержал на Беговой небольшой магазинчик, представлявший собой странную, но очаровательную смесь антикварной и букинистической лавок. Иллариону это заведение неизменно напоминало айсберг: под тесным торговым залом и микроскопическим кабинетиком Марата Ивановича простирался огромный, тщательно оштукатуренный и очень сухой подвал, в котором во все времена года неусыпным бдением Марата Ивановича поддерживалась одна и та же температура. Подвал был полон книжных сокровищ, запрятанных среди гор бумажного хлама, изданного в советские времена и ждавшего своего часа, чтобы стать библиографической редкостью. В этом нагромождении разбирался только Марат Иванович, который мог с закрытыми глазами и даже, не спускаясь в подвал, сказать, на каком стеллаже, в каком ряду или в какой пачке находится та или иная книга.

Илларион больше всего любил именно этот подвал, хотя в тесном кабинете Марата Ивановича, время от времени выполнявшем роль подсобки, тоже было очень неплохо. Здесь пахло старыми книгами и крепким цейлонским чаем, и все вещи в кабинете неизменно радовали глаз. Они постоянно менялись — одни уходили, другие появлялись, — но всегда были отменного качества, несмотря на порой весьма и весьма почтенный возраст.

Кое-что, впрочем, оставалось без изменений, а именно фундаментальный, сработанный на века письменный стол Марата Ивановича, его любимое гамбсовское кресло, вечно смешившее Иллариона тем, что напоминало ему «Двенадцать стульев», и пыльные малиновые гардины на окнах, украшенные потемневшими золотыми кистями. Гардинам было что-то около ста лет, они изрядно выцвели и обветшали, но все равно придавали кабинету какой-то особенный, ни с чем не сравнимый шик и очарование настоящей, надежной, никуда не торопящейся старины.

С этими гардинами была связана какая-то страшная тайна: их совершенно не трогала моль. В ответ на все вопросы Забродова Марат Иванович только хихикал, а когда тот упорствовал в своем любопытстве, выходил из себя и принимался кричать скрипучим стариковским голосом, что он не потерпит насмешек от всяких невоспитанных молокососов. Илларион никак не мог взять в толк, при чем тут насмешки — у него и в мыслях не было смеяться, просто тайна неуязвимых для времени и моли гардин никак не выходила у него из головы, — но послушно умолкал до следующего раза, давая старику остыть. Он подозревал, что тут какой-то хитрый секрет, и десятки раз обнюхивал, ощупывал и чуть ли не пробовал гардины на зуб, но так ничего и не добился.

Вот и сегодня он первым делом потрогал гардину и, пожав плечами, уселся на сиденье для посетителей.

На сей раз его роль выполняло роскошное ореховое кресло на гнутых ножках, очень удобное и, вне всякого сомнения, очень старое. Илларион осторожно опустился в обтянутые вытертым красным плюшем глубины и, не удержавшись, снова потрогал гардину, для чего пришлось изогнуться всем телом. Гардина была как гардина — ничего особенного.

— Опять? — недовольно спросил Марат Иванович, глядя на гостя поверх очков. — Сколько можно мусолить эти несчастные занавески? Ты в них скоро дыру протрешь.

— И протру, — мстительно пообещал Илларион. — Должна же быть на них хоть какая-то управа, если даже моль их не берет.

— Негодяй, — вздохнул Марат Иванович. — У тебя уже виски седеют, а ведешь себя, как мальчишка.

— Это ты как мальчишка, — уперся Илларион. — Что тебе, жалко поделиться секретом? Я, может быть, от моли погибаю, скоро последние штаны дожуют, а ты кочевряжишься. В могилу, что ли, собираешься секрет унести?

Марат Иванович снова вздохнул.

— За что я всегда тебя любил, Илларион, — медленно произнес он, — так это за неизменную тактичность. Ты, конечно, вовсе не хотел сказать, что мне скоро на тот свет.

— Ага, — ничуть не смутившись, воскликнул Илларион, — заело? Открой тайну, несчастный!

— Открою когда-нибудь, — пообещал Марат Иванович. — Но учти, ты будешь сильно разочарован.

— Как-нибудь переживу, — легкомысленно ответил Илларион. — Ну, где твой магистр Тиниус? Только не говори, что уже продал, иначе я решу, что его у тебя вовсе не было.

— Молокосос! Не все сразу. Перед тем, как садиться за стол, надо нагулять аппетит. Сначала попьем чаю.

Он вынул из тумбы и расставил чайные причиндалы, предварительно подстелив газету, чтобы невзначай не испортить столешницу. Илларион заметил, что это была «Правда», датированная пятым ноября тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Передовица называлась «В канун юбилея Великого Октября москвичи выражают товарищу Сталину свою безграничную любовь». Улыбнувшись, Илларион встал и включил электроплитку, на которой уже стоял чайник.

— Ты знаешь, Марат Иванович, — сказал он, возвращаясь в кресло, — у меня была одна знакомая дама, которая часто выражалась буквально твоими словами: «Не все сразу, Илларион. Сначала попьем чаю.» Очень она чай любила, просто до беспамятства, и заваривала отменно. А к чаю и сушки, и пироги, и карамель, и рафинад тут же, и плошка с медом… Устоять ну просто невозможно. Тем более, что впереди, как и у тебя, главное блюдо…