Ну, а если вдруг все-таки Мещеряков решит, что ему так уж необходим труп майора Гранкина — что ж тут попишешь… Знал, на что шел, когда надевал форму.
В ней, между прочим, не только карманы предусмотрены, куда бабки складывать, но и кокарда на лбу — чтобы, значит, целиться было удобнее. А не нравится — ступай на все четыре стороны. Среди дворников и бандитов безработицы нет и, главное, не предвидится.
Отчитав себя в точности теми же словами, какими, случалось, отчитывал нерадивых подчиненных, майор несколько взбодрился и открыл сейф, где лежало дело об убийстве Старкова и еще целая кипа дел, которые, как чувствовал Гранкин, скоро можно будет собрать в одну папку. Правда, до этого момента было еще очень далеко. Он ни капли не кривил душой, говоря Забродову, что им еще работать и работать. Конечно, теоретически Забродов мог бы пойти навстречу следствию и чистосердечно признаться во всех своих грехах, но в такой поворот событий Гранкин не верил: чокнутый спецназовец выглядел крепким орешком, и майору предстояло долго и упорно по крупице раскапывать истину, изнуряя себя и подследственного бесконечными допросами, опознаниями и очными ставками.
Конечно, в деле существовала масса неувязок. Неувязки были даже в эпизоде со Старковым, который Гранкин считал в общих чертах доказанным. В самом деле, почему Забродов не избавился от улик? Ведь он мог это сделать сто раз, и тогда его можно было бы только подозревать на основании ссоры в казино. Камуфляж — ерунда, тут Шинкарева была права, да и мотив убийства ссора — выглядел бы не слишком убедительно, не будь прямых улик. Забродов утверждает, что улики подбросили. Действительно, дверца машины была взломана… точно так же, как в ночь убийства Токаревой ему прокололи колеса.
«Точно, сам, — уверенно подумал Гранкин. — Какой умник выискался. Сам, сам, больше некому. Только это еще надо доказать».
Он вздохнул. Легко сказать — доказать! Впрочем, суду будет достаточно и того, что есть. Одного пистолета хватило бы под завязку, чтобы суд признал Забродова виновным как по делу Старкова, так и по делу убитого в прошлом году милиционера. Тем более, что за год все уже успели основательно подзабыть, что милиционер в момент смерти лыка не вязал…
Вот только дойдет ли дело до суда? Если Забродов нормален, то привязать его к остальным эпизодам будет трудновато. А если он псих, то какой смысл его к чему-то привязывать? Принудительное лечение и без того обеспечено.
Есть смысл, сказал себе Гранкин. Во-первых, цель следствия установить истину. А во-вторых, существует ведь еще и такая вещь, как отчетность. Так что длительного общения с Забродовым наверняка не миновать.
Гранкин досадливо поморщился: казалось, что долгое общение с Забродовым может его самого превратить в законченного психа.
— Ничего, — вслух сказал он, — сдюжу как-нибудь. Не таких обламывали. Только бы Сорокин не выдал.
Он посмотрел на часы. До начала совещания у полковника оставалось еще больше часа. Майор не сомневался, что от него потребуют подробного отчета, и с новым вздохом придвинул папку с делом Старкова. Он листал дело, подбирая в уме фразы и стараясь построить доклад так, чтобы Сорокину сразу стало ясно: преступник обнаружен, взят почти что с поличным, и деваться ему некуда.
Дверь кабинета без стука отворилась, и на пороге возник полковник Сорокин, словно вызванный из небытия силой майорской мысли. Вид у полковника был озабоченный, под мышкой белела тоненькая картонная папка.
— Сиди, сиди, — сказал он вскочившему при появлении начальника майору. — Здравствуй, Никитич.
— Здравия желаю, товарищ полковник.
— Какой ты нынче официальный. Как рыбалка?
Гранкин стал подробно описывать перипетии вчерашней рыбалки, не спуская глаз с лица полковника.
Сорокин между тем демократично уселся на краешек стола, закурил и слушал майора, покачивая в воздухе носком ботинка.
Лицо полковника Гранкину сегодня определенно не нравилось, и, продолжая говорить, он в то же время ломал голову, пытаясь угадать, что случилось. Внезапно до него дошло: видимо, бывшие сослуживцы Забродова, спасая честь своего мундира, вышли на Сорокина через голову майора. «Правильно, — с горьким разочарованием подумал Гранкин, — я мелкая сошка. Чего им со мной возиться? Как же я сразу не подумал, что они со мной даже разговаривать не станут? Сейчас Сорокин отдаст приказ, и делу на этом конец. Чего проще?»
— Ну, что замолчал? — спросил Сорокин. — Впрочем, бог с ними, с твоими карасями. Покажи-ка мне дело Старкова.
Гранкин молча протянул папку, но все-таки не выдержал и спросил:
— Товарищ полковник, на вас что, наехали?
Сорокин удивленно уставился на него поверх открытой папки.
— Что? А, вот ты о чем… Ох, Никитич… Точно, наехали, утвердившись в самых мрачных своих подозрениях, сказал Гранкин.
— Да нет, брат, тут дело будет потоньше. Честно говоря, не хотел я ставить тебя в известность, но раз уж ты такой проницательный… На меня не наехали, как ты выражаешься, а просто поставили в известность о том, что ты арестовал Забродова по подозрению в убийстве Старкова.
— Не только, — внутренне готовясь к нелегкой и заведомо безнадежной схватке, сказал Гранкин. — Я также подозреваю его в убийствах сержанта Разумовского, скрипачки Токаревой, пенсионера Пряхина, этого бандита Репнина и покушении на убийство несовершеннолетнего Гущина.
— Вот это список, — покачал головой Сорокин. — Значит, маньяк с Малой Грузинской взят и находится под стражей. Так?